Рассказ "Старуха и смерть"
Давным-давно, когда я еще учился в начальных классах средней школы, произошла эта, и поныне запомнившаяся мне, история.
Отдельные детские впечатления порой настолько врезаются в память, что и по прошествии многих лет они также свежи, как и в те времена, когда имели место быть.
Надо сказать, что сознание ребенка впитывает в себя как губка все окружающие события. И порой действительность настолько перемешивается с воображаемой нереальностью и мистикой, что совершенно неясно, где заканчивается одно и начинается другое.
С настороженным любопытством дети воспринимают все то, что связано с потусторонним миром и с тем переходом окружающих живых людей в тот мир, в который человек попадает после своей кончины.
Так вот, в то время жил я на рабочем поселке, совсем недавно закончилась война, и ее зловещие следы еще не до конца стерлись ни в памяти людей, ни на окружающих их местах. Руины взорванного завода, каких-то старых зданий, мостов, огромные воронки от бомб и снарядов, оборонительные сооружения и другие подобные вещи были совершенно естественной картиной всей округи.
На месте сгоревших деревянных домов лежали груды кирпича от обрушившихся печей и развалившихся фундаментов. Спинки металлических кроватей, или как их здесь называли "грядушки", ржавыми скелетами торчали среди этих развалин.
По воспоминаниям жителей поселка, при отступлении немцы на нескольких мотоциклах ездили по поселку и огнеметом палили деревянные дома со всех его окраин. Жители ничего не могли поделать с этим, а партизаны в это время находились в лесу.
В результате почти все деревянные дома сгорели, а от каменных строений остались лишь стены.
Не пострадали лишь те дома, которые стояли на отшибе и куда отступавшие фашисты за недостатком времени не успели заглянуть. В числе таких домов были и те, что располагались в местечке под названием Болдыж. И один из таких домов принадлежал моим дальним родственникам.
Жили в нем дед с бабкой, их невестка и внук. Зять сгинул где-то на фронте и считался пропавшим без вести. Невестка по имени Маруся, или как мы все ее звали за тугоухость Маруха-глухметюшка, с десяток лет после окончания войны все ждала своего мужа, да так и не дождавшись, вышла за приезжего поляка. Которого мы все за его внешний вид и вечно мятую шляпу на голове называли шпионом. Дело в том, что шляпа считалась западным атрибутом и из местных жителей красовалась лишь на голове учителя русского языка и литературы. Но если для интеллигента сие считалось простительным, то для человека со стороны не могло быть таковым.
Не знаю к какому сословию принадлежали родственники, может были они из небогатых дворян, может интеллигенции. А может и из купеческого сословия. По тем сталинским временам об этом нам малышне не докладывали, да мы об этом и вовсе не задумывались.
У них была половина большого деревянного дома, состоявшего из огромной гостиной, комнаты поменьше, спальни, кухни, прихожей, каких-то коридоров, прихожих и кладовок. Все это было заставлено старинной мебелью в виде дубовых и ореховых шкафов, диванов, стульев, комодов, секретеров и других предметов, названия которых ныне забыты или редко употребляемы. Многие ли из вас знают значения слов оттоманка, рундук или шандал?
Больше всего впечатляли и поражали воображение высокие шкафы из темного мореного дуба с искусной резьбой. За стеклами дверок виднелось бесчисленное количество полок, уставленных книгами в старинных кожаных переплетах и золотым тиснением на них. Каких только книг там не было!
Мой отец часто приносил домой книги из этих шкафов и читал вслух для домочадцев. В основном это была русская классика - Тургенев и Чехов, Гоголь и Крылов, Пушкин и Некрасов. А то и вовсе ныне почти забытый Гарин-Михайловский, другие писатели и поэты, имен которых я уж и не упомню.
На самом верху шкафов стояли глобус и микроскоп. Иметь их было моей несбыточной мечтой. Правда, подобный микроскоп мне потом достался по случаю, а вот глобуса, чувствую, не видать уже никогда.
Вспоминаю, как в те дни, когда отмечались какие-либо события и за огромным столом на десяток, а то и более персон, усаживались хозяева, мои родители и другие приглашенные родственники, выставлялась старинная посуда, и происходящее напоминало дворцовый пир с использованием антикварных раритетов.
Хрустальные графины, кувшины и бокалы, оправленные серебром, массивные ножи и вилки тоже с серебряными ручками, чеканные подносы, фарфоровые тарелки с вензелями, замысловатой формы судки и соусницы заполняли весь стол.
Не сказать, чтобы выставлялись сногшибательные яства в виде осетрины, оленины и экзотических фруктов. Но свинина, говядина, речная рыба, лесные орехи, соленые и маринованные грибы, прочие соленья и варенья нисколько не были хуже деликатесов издалека. В те годы консервные банки с крабами, развесная красная икра, астраханская сельдь стоили недорого и в изобилии заполняли полки продовольственных магазинов. Причем особым спросом не пользовались.
А с теми же конфетами было напряженно. Знаменитые "подушечки" - карамельки с начинкой из повидла, пожалуй, были единственной сладостью, не считая кускового сахара, что можно было приобрести в торговой сети.
Передо мной всегда ставили небольшой стаканчик с жульнически толстыми стенками и дном. В него достаточно было плеснуть совсем немного жидкости, буквально столовую ложку, и уже казалось, что в него налито не меньше кружки. Нет, вина мне по малолетству не было положено, а вот крюшон или сок из фруктов полагались. Причем и то и другое делалось из фруктов и ягод хозяйского сада.
А надо сказать, что сад был преогромный. В нем росли яблони, груши, сливы, вишни, смородина, малина, крыжовник. Все различных сортов. Росли и еще какие-то экзотические растения, названия которых мне были неизвестны.
Так вот, посередине сада стояла маленькая сторожевая будка с деревянным лежаком внутри, на котором спал дед-хозяин по ночам и после пополудни. Начиная с мая и заканчивая октябрем, это было постоянное место обитания хозяина.
Его сторожевые обязанности однажды были подвергнуты сомнению. Местная шантрапа из великовозрастных подростков, в конце лета, когда сад был наполнен зрелыми яблоками и другими плодами, ночью совершила налет с целью поживиться.
Надо сказать, что воришек было десяток, а то и больше, человек, и пусть унесли они каждый хотя бы по половине мешка яблок, но убытку и вреда наделали куда больше.
В темноте они переломали массу веток, осыпали горы яблок, которые после этого уже не годились в лежку на зиму.
Чтобы дед им не мешал, они попросту подперли колом дверцу сторожки.
Наученный горьким опытом, старик впоследствии стал брать в сторожку двустволку с патронами заряженными солью. И попытка воришек на следующий год повторить разбойных набег, успехом не увенчалась. Дед стал палить так, что даже самые храбрые и самые бесстрашные разбежались быстрее собственного визга.
Но деда я почти не помнил и видел от силы раза два или три. А вот про его кончину рассказывали нечто страшное. Она постигла его от сердечного удара в той самой сторожке. На крик встревоженной бабки, услышавщей громкий хрип супруга, прибежали соседи и увидели следующую картину. Дед уже не мог встать, а руки тянул в изголовье, всем своим видом пытаясь показать, чтобы окружающие что-то достали оттуда.
Когда же из-под подушки вынули увесистый сверток, завернутый в ткань, то он ухватил его непослушными узловатыми пальцами так, что оттуда посыпались крупные банкноты. Дед растопыренной пятерней совал деньги в открытый рот и пытался их проглотить! Так и умер с комком ассигнаций во рту. Это событие, рассказанное соседями, стало достоянием гласности всех жителей поселка.
Мой старший брат вместе со мной в конце лета частенько наведывался к осиротевшей бабке для помощи в сборе яблок. Сад был огорожен деревянным забором, в придачу опутанным колючей проволокой, благо ее после войны было вокруг немеренно.
Мы собирали здоровенные спелые яблоки с ветвей в плетеные корзины и заносили их в сарай для того, чтобы бабка могла перебрать и спустить их в подвал на зимнюю лежку.
В качестве оплаты за труд нам было дозволено малую толику урожая прихватывать с собой. Брат набирал десятка два или три яблок и укладывал в брезентовую сумку, которую бабка тщательно осматривала и вынимала наиболее крупные и хорошие плоды.
После чего мы покидали сад через калитку.
Но на бабкину жадность брат отвечал хитростью, предварительно незаметно подсунув под забор в неприметном месте сетку-авоську с таким количеством яблок, что мы еле могли дотащить добычу до своего дома. Что был в полутора километрах от сада.
Да и то сказать, старухе от такой малости не убудет.
Но наши яблочные сборы не могли решить всей проблемы. И поэтому, в какой-либо из выходных дней, для полной уборки урожая собиралось не менее пяти или семи родственников. И тогда все сновали с лестницами и корзинами по саду, а подвал и подсобные хозяйственные помещения становились местом хранения щедрых даров природы. И сейчас вспоминается неповторимый яблочный дух, шедший от груды яблок разложенных по многочисленным полкам.
Так продолжалось несколько лет, пока не произошло событие, после которого все это прекратилось. В тот год погостить приехали внучатые племянники бабки, наши двоюродные брат и сестра. Вечно путаюсь я с этими степенями родства! За границей проще, там всех подобных родичей зовут кузенами и кузинами.
Получилось так, что в тот день я с братом пришли с утра в гости и вместе со своими родственниками помогали в наведении порядка в саду. Собирали сухие ветки, старую пожухлую траву, гнилые доски и прочий мусор. Стаскивали все это в большую кучу, чтобы затем устроить костер.
В обед бабка позвала нас за стол и угостила какой то нехитрой снедью. В качестве напитка выступил яблочный квас в трехлитровом алюминиевом бидоне. Его достали из подпола, он был приятно холодным и изумительным на вкус. Моему брату квас так понравился, что когда бабка вышла, то он рассказал застольный анекдот, после которого наши родственники, как ошпаренные вылетели из-за стола, зажав рты. В результате чего мы вдвоем успешно и допили весь оставшийся квас.
Что не помешало нам после обеда дружески проболтать всей компанией на лужайке в центре сада целые полчаса. Во время которых, кузина с чудным именем Желька, рассказала странную и загадочную историю про бабку.
А история была такова. Желька по приезду в гости спала в комнате с дверью, выходившей в гостиную. В гостиной на стене висели старинные французские часы с боем и девчонка никак не могла заснуть ночью, пока часы не пробьют полночь. И то сказать, когда двенадцать раз раздается громкий звон, далеко не всякий может сомкнуть глаза.
В гостиную выходила дверь и бабкиной спальни, а дверь та по причине старости и ветхости закрывалась неплотно. В открытую щель любопытной девице при желании можно было рассмотреть все то, что творилось в бабкиной спальне.
Уже с одиннадцати часов, когда на улице становилось так темно, что хоть глаз коли, бабка зажигала свет, если он не отключался в результате очередной аварии на заводе, либо запаливала одну из свечей в массивном подсвечнике-шандале. Потом в одной ночной до пола рубахе и старомодном чепчике на голове, усаживалась перед трюмо и долго смотрела на свое отражение. По истечении примерно получаса она придвигала и открывала ключиком, постоянно висевшим на шее, стоящую на столике шкатулку в виде большого пасхального яйца. Откинув крышку, доставала изнутри два небольших тряпичных узелка, откладывала один в сторону, а второй развязывала своими узловатыми подагрическими пальцами.
Из узелка извлекались какие-то вещицы, бабка долго и внимательно разглядывала их, перебирала и поглаживала. После чего все вновь складывалось в узелок, связывалось и возвращалось на место. Свет гас, бабка укладывалась в кровать с бронзовыми, натертыми до блеска шарами, прикрученными сверху ко всем четырем ножкам, и вскоре засыпала. Так повторялось каждый вечер.
Желька через несколько дней тайком от бабки спросила Маруху-глухметюшку про странное поведение ее матери. На вопрос бабкина невестка ответила шепотом и только лишь убедившись, что никого поблизости нет.
С ее слов выходило, что в упомянутых узелках находились две вещи. В одном целый набор фамильных ценностей в виде золотых изделий с вделанными драгоценными камнями. Другой узелок содержал нечто никогда не извлекавшееся. И что там находилось, никому не было известно.
В тот день заранее с родителями братом было оговорено, что мы останемся ночевать в гостях, чтобы не терять время и не идти вечером домой, а с утра следующего дня вновь возвращаться работать. Планировалось ночевать на сеновале сарая в пахучем сене, заготовленном для зимнего корма хозяйской коровы.
Но в конце дня неожиданно наступило ненастье. Небо резко затянуло тучами, загрохотал гром, засверкали молнии, и вместо сеновала нам было постелено на полу гостиной.
Мы улеглись, но почему-то не спалось. Казалось, что кто-то все время ходил по чердаку, да так, что скрипели доски, угрожающе смотрелась прогнувшаяся потолочная балка-матица. От своей бабки я слышал о чудодейственном значении таких матиц в домах. В них вделывалось кольцо, на кое подвешивалась люлька-зыбка для младенцев, рождавшихся в доме. А гостям без особого на то разрешения хозяев, не дозволялось заходить в помещение далее ее.
Примерно в полночь ненастье прекратилось, как по мановению волшебной палочки. Ветер унес тучи, на небе высыпали звезды, полная луна засияла во всю свою красу, освещая все так, что хоть иголки собирай.
Уставшие за день работы, мы стали уже засыпать. И в это время часы начали свой бой, а брат толкнул меня в бок и прижал к своим губам палец, всем видом показывая, чтобы я не шумел. После чего показал на приоткрытую дверь бабкиной спальни.
По тем временам, как уже говорилось, с электричеством часто бывали проблемы. Завод, от которого была запитана энергосистема поселка, мог отключить электричество в любой момент по причине аварии. А такие аварии случались с завидной регулярностью. Та ночь не была исключением.
Но из-за двери спальни струилась полоска света. Мы с братом тихонько приблизились и увидели бабку, сидящую на кресле с бархатными подлокотниками напротив овального зеркала. Зеркало стояло на столике и освещалось массивным трехрожковым подсвечником с восковыми свечами.
Картина была жутковатая. Бабка с полураспущенными волосами, выбивавшимися из-под ночного чепца, смотрелась в зеркало и что-то шептала про себя.
О зеркале следовало рассказать особо. Оно представляло из себя темной бронзы рамку в виде наклоненного овала. Обрамлением служила скульптурная композиция из Венеры, смотрящей на Амура с луком и со стрелами.
На стене спальни висела картина тоже в бронзовой раме, а на столике лежали какие-то безделушки и стояло огромное пасхальное яйцо на подножке, усыпанной блестевшими в свете свечей камушками. Нам и раньше говорили, что это было очень редкое изделие работы какого-то Фаберже.
Бабка нас не видела и продолжала свои священнодействия. Поправив прядь волос черепаховым гребнем, она взялась за упомянутое яйцо и открыла его! Оказалось, что верхняя часть была сделана в виде крышки, а внутри была полость, в которой виднелось неясное содержимое.
Руки бабки достали из полости два узелка из голубоватого оттенка ткани, завязанных крепко-накрепко. Один узелок был отложен в сторону, а второй развязан. На стол с глухим стуком посыпались небольшие металлические изделия.
Брат прошептал мне на ухо: "Это золото!"
Мне довелось до этого пару раз видеть золотые вещи. Один раз это была пятирублевая царская монета с изображением Николая Второго, а другой раз - золотая цепочка. Я знал, что золотые вещи очень редки и среди жителей нашего поселка вряд ли есть владельцы такового. Тем более интересно было наблюдать за бабкой.
Она надела на один свой перст кольцо с ярко блеснувшим на свету от свечи голубым камнем. Попыталась одеть еще одно кольцо, но оно не налезло, и было отложено в сторону. Потом на запястье руки был надвинут браслет, тускло мерцавший желтизной.
Брат неловко шевельнулся, и старуха, должно быть, почувствовала постороннее присутствие. Пока она суетливо снимала кольцо и браслет, подходила к приоткрытой двери, мы с братом мигом отскочили от спальи и нырнули под одеяло, дружно и в такт захрапев, показывая всем своим видом - не мы подглядывали.
Старуха некоторое время постояла с подсвечником в руке, вглядываясь в помещение гостиной. Успокоившись, вернулась назад, плотно прикрыв дверь за собой. Но небольшая полоска света на полу, в самом низу дверной рамы указывала на ее бодрствование.
Мы уже вновь стали засыпать, когда что-то произошло в спальне. Раздался громкий грохот, падение чего-то тяжелого на пол, дверь распахнулась под порывом ветра, влетевшего через открытую форточку. Свечи потухли, а лунное сияние осветило силуэт старухи со вскинутыми вверх руками. Казалось, она пытается сорвать со своей шеи что-то вцепившееся ей в горло, но не может сделать этого.
И брат, и я закричали во весь голос. На крик прибежали все домочадцы, присутствовавшие в доме. В самый последний момент мне показалось, что некая темная тень мелькнула от вдруг безжизненно поникшей старухи в сторону окна и вылетела через открытую форточку. Трудно было сказать, что это было такое. А может ничего и не было?
Завод в это время неожиданно возобновил подачу электричества и все лампы дома, начиная от люстры гостиной и заканчивая торшером спальни, засияли во всю мощь.
Первой к старухе приблизилась Маруха и тотчас навзрыд заплакала, упав на колени и глядя на мертвую мать.
Желька и я вместе со своими братьями, молча и с ужасом, смотрели на происходящее. Настольное трюмо наискось пересекала свежая трещина, а на полу валялись предметы со стола вместе с яйцом Фаберже и выпавшими из него развязанными узелками.
Стоявшая рядом со мной кузина едва слышно тихо прошептала: "Теперь я знаю, кто был во втором узелке!"
